Денщик в русской армии и флоте до 1917 солдат (матрос), состоящий при генерале (адмирале) или офицере в качестве казенной прислуги.
"Настоящий очерк посвящен воспоминаниям о добрых друзьях нашего русского офицера, о наших денщиках, которые на деле и в мирное и в военное время доказали свою любовь, а подчас и беззаветную преданность своему «барину офицеру».
Происхождение самого слова «денщик» для меня лично неизвестно, но думаю, что оно происходит от того, что кто-то весь день посвящал себя заботам о ком-то. Незнаком я и с положением денщиков в иностранных армиях, знаю лишь, что таковой институт существовал во французской и германской армиях.
В русской армии каждому офицеру полагался денщик. Выбирался он обыкновенно из числа честных, опрятных, толковых и грамотных солдат, уменьшая этим, конечно, число кандидатов в Учебную команду, но при назначении денщиком принималось во внимание и иное обстоятельство, как, например, плохое зрение или, вообще, слабое здоровье будущего денщика.
Попасть в денщики да еще к доброму и холостому офицеру была заветная мечта многих солдат. Говорю — к холостому, так как офицерские жены или матери командирши, желая показать свою власть, иногда переходили в своих требованиях некоторые границы, что не могло не действовать отрицательно на самолюбие денщика, не признававшего над собою никакого начальства, кроме своего военного, а «женское начальство», с их капризами и придирками, и порою противоречивыми требованиями, наводило на них уныние.
Но, с другой стороны, служба денщика была совсем не такая легкая, как казалось со стороны. У холостых офицеров, проживавших иногда группами по 3-4 человека на одной квартире, «денщичья сила», как их шутку называли, уже с самого раннего утра готовила своим господам чай, бегала в булочную за хлебом, чистила их сапоги и вовремя будила своих офицеров, что иногда бывало трудновато и порою приходилось им прибегать к крайним мерам — стаскиванию одеяла или пугая неверным часом.
Когда офицер уходил на занятия, первым делом надо было подумать о себе, напиться чаю, затем убрать квартиру, причем все делать с большой осторожностью, чтобы ничего не разбить и не попортить. Если офицер завтракал дома то нужно было к совершенно точному часу приготовить завтрак и чтобы все было в полной чистоте. Если же офицер довольствовался в собрании, то после его ухода дела всегда находилось вдоволь. Надо было пересмотреть офицерское белье, заштопать все дырочки, пришить пуговицы, почистить мундир, отнести прачке белье, сапожнику сапоги в починку и, если случайно встретишь своего земляка на улице, то переговорить о всех ротных и даже полковых новостях. А в 11½ часов уже надо было думать о том, как бы не забыть взять котелок, сунуть деревянную ложку за голенище сапога и отправиться на солдатскую кухню и принести домой или там же на кухне вкусно поесть щей и кашу. Конечно, если офицер был семейный и жил далеко от казармы, то приходилось довольствоваться «на воле» и вкушать «людскую» еду, что было не всегда по вкусу солдатскому желудку.
На кухне надлежало вести себя так, чтобы и не уронить свое собственное достоинство и поддерживать и честь своего барина, то есть не говорить ничего лишнего, но иногда вставить какое-нибудь хвастливое словечко или фразу, чтобы вызвать у слушателей вполне естественную зависть. Тут требовался известный такт и надо было не «пересолить», иначе какая-нибудь подробность из жизни своего барина может дойти и до него самого. Поэтому «молчаливый» денщик меньше рисковал самым «ужасным» наказанием — быть отправленным в роту и замененным другим.
Когда, после окончания служебного дня, офицер приходил домой, то необходимо было уже с утра знать примерный план вечернего времяпрепровождения барина и приготовить ему соответственную форму одежды. Вечером, если офицер отсутствовал, надо было прочесть, принесенный из роты приказ по полку и точно узнать из него, нет ли на следующий день какого-нибудь наряда и не назначили ли его барина на дежурство, в караул или на похороны, не назначена ли утром стрельба в тире (в 6 часов утра) или же еще хуже не назначена ли рота в оцепление стрельбища, для которого час выступления назначился в 1-2 часа ночи. Сообразно приказу, денщик должен был приготовить точно ту форму одежды, которую полагалось надевать в том или ином случае.
Если денщик находился в услужении у семейного офицера, сколько отеческой любви и заботы выказывали эти, бывшие еще недавно селяками люди к детям, особенно к маленьким, заменяя подчас и няньку, которая уходила на кухню для чаепития. С какой нежной любовью они качали иной раз люльку и может быть мысленно уносились в это время в свою родную хату, вспоминая и своих оставленных ребятишек.
Трудно себе было представить, что еще недавний хлебопашец или пастух уже умеет готовить котлеты, может подать пальто, гладить брюки и ходить по всякому поручению по незнакомому городу.
Удивительная мораль существовала у этих денщиков: все офицерское хозяйство, деньги и прочее своего барина они считали «нашим» и когда, например, говорилось, что надо починить стул или поставить новые подметки, то говорилось: «у нас сломался стул» или «наши сапоги нужно починить».
В отношении доступа в квартиру посторонних лиц, особенно штатских, денщики были неумолимы и часто заставляли своих хозяев краснеть, когда не в меру услужливый денщик не впускал шедшего в гости, заставляя его дожидаться на лестнице, пока он не доложит своему офицеру, что его спрашивает «какой-то вольный». Но зато когда в квартире появлялся ротный командир, то физиономия денщика расплывалась в улыбке и часто его обратный ответ на приветствие своего ротного: «Здравия желаю, Ваше Высокоблагоридие» заставлял ротного командира, с первых же слов приветствия денщика, призывать последнего к более тихому ответу, так как его зычный голос разносился по всему дому.
Конечно, бывали и курьезы. Я вспоминаю, как, однажды, я высказал моему денщику, наливавшему мне в соседней комнате чай, мои опасения, что чай перельется через край, на что он резонно ответил, чтобы я не волновался, так как он держит в стакане свой палец. Вытирая люстру и стоя на стремянке, мой денщик заверил мою мать, боявшуюся, что он упадет, что он держится за люстру.
А сколько любви и внимания и заботливости проявляли эти наши друзья на походе и в боевой обстановке. Они трогательно выполняли все наставления, полученные от матерей и жен, при отъезде барина на фронт. Следуя за полком в обозе первого разряда, где находились офицерские вещи (палатки, койки и пр.), они, по приходе на бивак, в летнюю пору спешно расставляли и камуфлировали палатки, в зимнюю же быстро приводили в порядок отведенные избы и заботились о скромном ужине для своего барина, а также о папиросах и о свечах. Впоследствии, когда вся армия закопалась в землю, оставаясь в ближнем тылу, при обозе, денщики по несколько раз в день, рискуя жизнью при долгих переходах по ходам сообщения, навещали своего офицера, заботясь и о его здоровье, и о белье и, кроме того, своим корявым почерком отписывали матерям и женам обещанные письма о том, что, дескать, «наш барин жив и здоров и того же и вам желает».
А после боя, кто первый приходил спрашивать, все ли благополучно с его барином — тот же денщик и какое он принимал участие, когда его офицер был ранен, прикрывая подчас оледеневшего воина своею жалкою шинелишкой, доставая ему чай или ром.
По приезде в отпуск во время войны со своим барином, как красочно рассказывал он про геройские подвиги мало знакомой с военной обстановкой кухонной аудитории… В этих рассказах ореол его барина возносился до высшего предела.
Я вспоминаю, как мы с моим денщиком Елисеем Голенком вместе трагически переживали известие об отречении Государя, а затем появление приказа № 1-й. Елисей плакал и просил у меня разрешения величать меня по-прежнему, а меня называть его «на ты». И это был случай не единственный в нашей армии. Таков был денщик русской армии! С каким тяжелым чувством шел он на вынужденную присягу неизвестному ему и чуждому его духу Временному правительству.
Нашему русскому денщику можно было доверить какие угодно деньги, что часто и делали многие офицеры перед боем, зная наперед, что если с ним что случится, — денщик доберется до его родителей или жены и передаст им и его крест, и ордена, и иконку, и все деньги. Все это делалось совершенно бескорыстно. Это впитывалось с воспитанием солдата и становилось неотъемлемой чертой его характера. Этот же мой денщик прислал мне уже заграницу письмо, начинавшееся словами «здравствуйте дорогой и милый моему сердцу…», а кончалось оно — «любящий Вас и целую вас».
И думается мне; что много, много наших старых денщиков, еще живущих на свете, перенеся все ужасы революции и гражданской войны, частенько вспоминают добрым словом своих далеких «господ», как и мы все нет-нет да и вспомним наших дорогих и милых сердцу денщиков".
В. Каменский. Статья из парижского журнала "Военная быль" (1952 - 1974). Издавался Обще-кадетским объединением под редакцией А. А. Геринга.
